Петр Тодоровский и Георгий Данелия
родились под одним знаком — таланта

Впору воспользоваться остроумием одного российского генерал-губернатора (не из нынешних), опоздавшего поздравить Государя с днем ангела и пославшего ему телеграмму: «Третий день пьем Ваше здоровье».

Только таких телеграмм нам надо посылать сразу две, и придется менять в них цифры: Петру Тодоровскому — «пятый день», Георгию Данелии — «шестой». Ну Данелия-то, положим, сам виноват: за десять дней до своего юбилея принял обет молчания — отказывался от всех интервью, милостиво позволяя только себя фотографировать.

А вообще оба юбиляра — и семидесятипятилетний Тодоровский и семидесятилетний Данелия — заслуживают того, чтобы пить за их здоровье как минимум неделю. И своими фильмами безусловно побуждают это делать. «Я так думаю!» (Ф. Мкртчян — Хачикян, «Мимино»).

Итак, два мэтра нашего кино родились с разницей всего в один день (и пять лет). Но все-таки объединяет их прежде всего не знак зодиака — взгляд на жизнь и понимание кино.

Это взгляд проницательный, но добрый, грустный, но и озорной. И кино Тодоровского и Данелии легче всего определить одним словом, как бы его ни дискредитировали неуместными употреблениями, — человечное.

Наверно, это и есть жанр. Потому что трагическое и комическое в лентах этих режиссеров неразрывно. Ну в самом деле, нельзя же сказать, что «Не горюй!», «Афоня» или «Мимино» Данелии в чистом виде комедии (куда деться от печальных глаз аристократичного Бенжамена Глонти и самоотверженного Хачикяна?). Впрочем, и трагикомедиями их тоже не хочется называть. Так же как не поворачивается язык определить словом «мелодрама» фильмы Тодоровского «Военно-полевой роман», «Любимая женщина механика Гаврилова», «По главной улице с оркестром» и «Анкор, еще анкор!» (вспомните хотя бы солдатский хор, поющий про солнышко, и скачущего за своими спьяну написанными письмами героя Ильина) или «Осенний марафон» Данелии (тут одного Леонова — с избытком на целую комедию).

Это на видеокассетах пишут: «остросюжетный боевик», «фильм ужасов» или «жестокая мелодрама». Настоящее кино таким однолинейным терминам соответствовать не хочет, да, наверно, и не умеет.

Если кинозритель превращается в потребителя, который точно знает, чего ждет от кинотовара — безудержного веселья, умеренного ужаса или разгадывания простенького сюжетного кроссворда, — это смерть кино как искусства. Потому что настоящее искусство — всегда непредсказуемо, даже для его творца, а «талант — единственная новость, которая всегда нова» (Пастернак).

И, право же, картины Данелии и Тодоровского новей всех стерео-долби «Звездных войн» и глубже голливудских оскароносцев. Собственно, они ближе к русской литературе, чем к разноцветным голливудским игрушкам. Потому что их главный герой — открытый именно русской литературой XIX века внутренний человек (в узнаваемых внешних обстоятельствах), а не биоробот, подчиняющийся унифицированной программе а-ля фрейдистского психологизма.

Неужели узнаваемость внешних — советских — реалий станет препятствием для восприятия «Военно-полевого романа» или «Мимино» поколением наших детей, за которых выбрали пепси?

Неужели тот наш общий язык, который сформировали и книжные, и особенно киноцитаты, обеднеет на несколько десятков крылатых слов, подаренных нам Данелией и Тодоровским, и сведется к надоевшим рекламным слоганам?

Не хочется в это верить. И, наоборот, очень хочется надеяться, что наше экономическое и рыночное убожество (вкупе с техногенными катастрофами) не помешает Тодоровскому и Данелии снимать и показывать массовому зрителю свои новые, совсем не «американские» фильмы. Жанр которых будет точно так же трудно определять, а эпизоды невозможно не пересказывать.

Вот за это мы и пьем уже шестой день, поздравляя юбиляров.

Олег ХЛЕБНИКОВ

"НОВАЯ ГАЗЕТА" № 43 31 августа 2000 г.